№3, 22.06.2001
НЕОКОНЧЕННАЯ ВОЙНА Мы, мальчишки нашей Новой улицы (Яћурам) в селе Татарская Тавла, любили слушать, как Фатих абзи рассказывал о войне. Это были 60-е годы. В стране был популярен Фидель Кастро, мы в школе учили песню об Острове свободы, о “барбудос” – кубинских бородачах. Появились желтые булки, желтые не только снаружи, но и внутри. Это был кукурузный хлеб. Шепотом говорили, что Хрущев продал всю пшеницу Америке. Потом вдруг все кукурузное исчезло и снова в продажу поступил белый хлеб. Как Брежнев так быстро вернул нашу пшеницу из Америки, было непонятно. Нас, как магнитом, тянуло к Фатих абзи. Он не видел нас, но каждого узнавал по голосу и даже по шагам. На первый взгляд его слепое лицо, изуродованное взрывом гранаты, было страшным, он мог прикрикнуть на своих сыновей, если что не так, но он никогда не отказывал нам, если мы просили еще что-нибудь рассказать о войне. В селе были и другие фронтовики, были и инвалиды войны, но они чаще всего ругались и гнали нас от себя, обзывая сопляками и не желая ворошить былое. Того, о чем рассказывал Фатих абзи, нельзя было тогда увидеть ни в одном советском фильме о войне. Он рассказывал о заградительных отрядах, располагавшихся сзади наших солдат, гнавших их на немцев и расстреливавших наших же, если кто пытался отступать, – он сам бывал в этих заградотрядах. Он рассказывал о том, как немцы иногда отпускали из плена наших солдат, просто так, без всяких условий, – его самого отпускали. Он рассказывал, как наши расстреливали немецких пленных, чтобы зря не кормить дармоедов, – он сам расстреливал. Он говорил, что война – это страшно. Он никогда не видел своих четверых сыновей и трех дочерей. Последнее, что он видел в своей жизни – вспышка в левой руке, когда немецкая пуля попала в его гранату. БРАТЬЯ Я, Фатих Хайруллович Ямуков, родился в 1916 году. Когда мне было 2 года, умерла мать. Отец больше не женился. Нас было 4 брата. Старшие братья выросли и уехали. Я подрос и начал работать в колхозе. Потом и я уехал в Москву. Мои старшие братья Хабиб, Али, Каняфия – погибли на войне. Каняфия работал на Кремлевской базе. Жена Менира, родом из Татарских Юнок, работала у нас в Тавле учительницей. Их дочь Венера работала в Москве в прокуратуре, уже умерла. Остался только сын Ирек. Он очень давно в Тавлу не приезжал. Внуки Али живут в Тавле. Меня взяли в Красную Армию в 1939 году. Я недавно только женился, думал, отслужу и вернусь к своей Фатиме. Вернулся только через пять лет и таким, каких не всякие жены брали. Перед войной я служил на границе с Турцией. Турцию было видно невооруженным глазом. Охранял гауптвахту, таскал хлеб на кухню. Чаще был на охране складов. А склады были большие – чего только там не было: оружие, боеприпасы, оборудование, техника. Ходишь по периметру, все осматриваешь. Там кругом полынь, какие-то другие травы. И вот я как-то иду и мне показалось, что под бурьянами лежит что-то, похожее на человека в маскхалате. Не знаю, что он там делал, темноты ли дожидался. Один я подходить поостерегся, пошел к разводящему. С ним вернулись обратно, оружие наставили, говорим: «Руки вверх». Обыскали. У него чего только нет: наган, граната, какие-то бумаги, карты, снаряжение. Потом нашли зашитый в воротничок ампулу с ядом. Жалко, что мне даже отпуск не дали за это – очень напряженное время было. Скоро и война началась. Так что в войну я вступил старослужащим, кадровым. На войне всякое было, в какие только ситуации не попадал, но везло, оставался живым. Помню, попали в окружение и в каком-то городе нас взяли в плен. Всех заперли в пустых домах. Нас в одном доме оказалось четверо. В сутки давали нам ведро воды и ведро овса, как лошадям. Жевали овес и запивали водой. Что делать? Я самый опытный, уже воевал, кадровый. Обидно мне стало так подыхать, стыдно, что я такой боевой, а меня держат, как лошадь в стойле. Говорю, давайте бежать. Одно окно было заложено наполовину кирпичами. Мы кирпичи потихоньку сняли. Часовой стоит у дверей. Вылезли в окно. И куда теперь? На улицах немцев видимо-невидимо. Мы забрались на чердак соседнего дома. Хозяйка дала немного поесть, у ней и самой-то нет ничего. “Ребята, – говорит бабушка, – надевайте старые одежды, лапти и идите с богом. Днем вас не тронут”. Пошли по этому городу. Куда идти, теперь знаем, бабушка объяснила. Идем, смотрим, патруль стоит немецкий. Идем, как ни в чем не бывало. Если окликнут, мандат попросят предъявить, все, пропали. Ничего, обошлось. По пути надо было переправиться через реку. Вплавь неохота – одежду намочим, да и холодно. Смотрим, у того берега старик в лодке, рыбу ловит. Кричали-кричали ему, он услышал, перевез нас. Все же добрались до своих. Что побывали в плену, никому не сказали. Говорим, часть попала в окружение, мы выбрались как могли. Если бы по одному шли, то нас бы допрашивали, а так нас четверо, говорим одинаково. Я в разных войсках побывал, и в войсках НКВД был, и в штабах много работал. Был коммунистом, старшим сержантом. И в тыл к немцам забрасывали – немецкие склады поджигали, конюшни. Если обо всем рассказывать, много времени уйдет. На границе с Турцией. Скоро война, но солдаты не с оружием а с букетами полевых цветов. Внизу справа Фатих абзи Ямуков, а вверху справа Ильяс абзи Ямбушев, с нашей же Новой улицы в Татарской Тавле. КАК Я РАССТРЕЛИВАЛ В то время я был в гаубичной артиллерии. С передовой привели 12 немцев. Из кадровых я один во всей части, никого не осталось, все или юнцы зеленые, или пожилые. Командир говорит, давай, Ямуков, веди их в штаб, на допрос. Построил я их по два, руки им связали цепями. Веду в штаб. Навстречу майор: “Куда ведешь?” Говорю: “В штаб”. Он: “Ты ведешь это дерьмо жрать наш хлеб, а ну, кончай их на месте”. Он сам немного отошел, а я очередями из автомата начал стрелять своим немцам в спину. Они, бедняги, падают, как снопы в поле. Всех уложил и вернулся к себе в расположение части. КАК НЕМЦЫ МЕНЯ ОТПУСТИЛИ Отступаем около Харькова, Жуков командовал тогда. Бегу по какому-то селу. Немцев очень много, мы все бежим. Меня пулей ранило в ногу, все наши убежали. Я спрятался под копну соломы. Немцы углядели, что нога торчит и вытащили меня за эту ногу. Молодые солдаты, разоружили меня. Командир им говорит: “Пух”, и показывает на меня, мол, застрелите его. Молодые немцы не стали убивать меня, пожалели, завели в пустую избу и оставили там. В этой избе я провел ночь. Перевязки нет. Утром смотрю, наша конная разведка. Кричу, не подъезжают, боятся. Кричу, посадите меня сзади. Говорят, мы задание выполняем, жди, сообщим, заберут. Действительно, через несколько часов подъехала санитарная машина, нас, раненых, забрали из деревни. КАК МЫ УБИВАЛИ РУССКУЮ ЖЕНЩИНУ Однажды на Орловском направлении мы попали на такой участок, что немецкий снайпер и головы не дает поднять. Противник расположен на высоте, а мы внизу. Одного за другим наших укладывает. Мы голодные, даже продукты нельзя завезти. Да еще женщина одна русская у немцев была. Она выходит из землянки и начинает кричать и оскорблять нас, какие русские плохие, и такие, и сякие, и какие немцы хорошие. Вызвали в штаб – немедленно уничтожить эту точку. Ну кто? – Ямуков, старослужащий. Ночью взял пятерых, поползли на животе. То и дело ракеты пускают, светло, как днем. Потихонечку продвинулись, подползли. Смотрим, станковый пулемет стоит, направлен в нашу сторону, лентой заправлен. Пулеметчика нет. Пулемет поворачиваем в сторону их землянки и как начали махать гранаты к ним в траншею, в землянку. Потом все затихло, спрыгнули к ним в траншею, а в траншее крови по щиколотку, везде куски мяса, оторванные руки, ноги. Сильные гранаты были. Смотрим, под лежанкой в землянке та женщина с офицером. Оба живые, лежанка спасла от осколков. Женщина плюется, ругается. Раз пять ей финкой ударили в грудь, прихватили офицера, пулемет и обратно к себе. На соседней немецкой огневой точке поняли, в чем дело и давай стрелять. Меня и немца ранили на ходу. Не оставляем, немца и пулемет принесли. Представили нас к орденам и дали пять дней отдыха. Лежим, отдыхаем, кормят хорошо. Иди куда хочешь, гуляй. Меня много раз представляли к орденам и медалям. Некоторые я получил, а большинство так и не дошло. Часто бывало, что говорят, вот орден получишь, а потом переводят в другую часть. Орден же тебя не будет искать. Бывало, что посылают в наступление, всех поубивают, даже штабных. Мне везло, оставался жив. Все время ждешь, что вот-вот тебя тоже убьют, разве о медалях думаешь? Немцы много грабили в России, много людей в Германию на работу отправили. Когда мы вошли на их территорию, наши тоже сильно грабили немцев, насиловали. Потом вышел приказ, некоторых наших даже расстреливали за мародерство и насилие. КАК Я ИСКАЛЕЧИЛСЯ Мы наступали ротой, но в оборону немцев пробилось нас только семеро. Немцы в дотах, землянках. А нас мало, что мы можем с одними автоматами и гранатами. Автомат на войне ведь только как дубинка. Немцы из амбразур стреляют, из землянок, головы не поднимешь. Ниоткуда не подойдешь, чтобы гранатами закидать. Командира взвода убили. Еще двоих ранило, я их перевязал и отправил обратно к нашим. Осталось нас четыре человека. Нам вчетвером там делать нечего, немцев много. Командир роты говорит мне: “За меня остаешься”, а сам сбежал. Смотрю, командир сбежал и я тоже побежал за ним. Он спрыгнул в траншею, а я не успел. У меня в левой руке граната была, а в правой автомат. Немцы как дали очередь из пулемета, пуля попала в гранату и она взорвалась прямо у меня в руке. Я слетел в траншею и там лежал без сознания, без перевязки трое суток. Губа разорвана, зубы выбиты, нога измочалена осколками, глаза не видят. И все. В госпитале, где я лежал, умер один узбек. Стали стирать его халат, согнуть не могут – деньги везде зашиты. Он ел очень мало, паек продавал, деньги копил. Я лежал в госпитале в Омске. Оттуда меня в деревню привезла медсестра. Моя Фатима тогда на ферме работала. ГОВОРИТ ФАТИМА-АПА: — Я тогда на ферме дояркой работала. Отец был на фронте, война еще шла. Если бы я Фатиха не взяла, его бы отправили в Саранск, в Дом инвалидов. Мне писали, что он тяжело ранен, слепой, изуродован. Но в деревне говорили, что он так для проверки пишет. Тогда делали так, напишут жене, что инвалид, а сами вполне здоровые, и смотрят, как жена себя поведет. Я тоже не поверила, не знала, что у него действительно такое состояние. Я их увидела, когда они спускались от леса к селу. Он снял пилотку, зачерпнул воды из ручья и пил. Я его узнала издалека, по походке. Рядом с ним шла женщина с сумкой в руке. Я быстро закончила доить своих коров, молоко слила в фляги. Четыре фляги надоила я тогда. Нас было две доярки, две подруги – я и Закия, твоя тетка, сейчас в Донбассе, в городе Торез живет. Мы звали друг друга “Сандай” (сокращенно от “сандугач”, по-татарски “соловей”. – Прим. ред.). Говорю: “Сандай, это мой идет”. Она говорит: “Да брось, Сандай, не может быть, это другой человек”. “Нет, – говорю, – мой”. Дошел все-таки. Прямиком на ферму пришли. Он знал, где жена работает. Подошел и встал. Та женщина спрашивает у Сандай: “Здесь ли Ямукова Фатыма?” Она говорит: “Здесь” и показывает на меня. Эта женщина подошла ко мне, обняла и поцеловала. “Ну, – говорит, – терпи”. “Ты, – говорит, – какого отправила?” Я говорю: “Мой уехал, был как золотое яблоко”. Она говорит: “Не плачь, – обняла меня снова, – не плачь”. Спрашивает: “Где ты живешь?” Говорю: “Здесь, в Тавле”. “Пойдемте, – говорю, – домой”. Пошли домой. По пути попался дед Комбай (местный мулла), он тогда дежурил по ночам. “Эй, масло моего сердца, это, что ли, твой супруг?” “Да, – говорю, – Джафар абзи”. Он говорит: “Ну, уделали его и отпустили, да, уделали его”. Пришли домой. Народ, соседи, все вышли на улицу, смотрят, – Фатих идет. Мать была не против. Вот так я взяла Фатиха. 1980 год. Сыновья Фатиха абзи: сзади - Марат и Фаиль, впереди - Айса и Юнир. Курсант и солдат теперь уже стали подполковниками. Через 9 месяцев у нас родился первый сын – Марат. Потом пошли Луиза, Нурия, Адиля, Айса, Юнир, Фаиль. Вот так и жизнь прошла. Перевел с татарского Ирек БИККИНИН.
© «ТАТАРСКАЯ ГАЗЕТА» |